уже после канонизации. То есть он был с самого начала “альфа-самцом”. То есть он правда обладал ярко выраженными лидерскими качествами. То есть он правда мог вести себя как “пионер-герой” во время оккупации. То есть он часто проявлял способность к физическому – да еще и с применением холодного оружия – столкновению. Выражаясь вульгарно, главное ощущение от толкалинского текста вот какое: Гагарин правда был таким, как про него рассказывали, и даже еще круче.

Ни разу не упомянутый в гагаринской “Дороге в космос”, Толкалин осознает – и дает понять, – что не был ЛУЧШИМ другом Гагарина (лучшим был Валька Петров, он уже умер), однако знал его хорошо, два года учился с ним в параллельных классах и еще два – в одном и много раз общался с ним один на один. Он трезво оценивает свою способность составить о Гагарине объективное мнение – и кажется рассказчиком, которому можно доверять; вообще, он то, что называется “абсолютно вменяемый”, и производит впечатление человека если и не остроумного, то скептичного, способного иронизировать и над собой, и над собеседником. Он сознательно старается избегать речевых клише и приводить живые примеры.

Зачем он их написал, эти свои мемуары? Во всяком случае не для того, чтобы выполнить чей-то заказ или с намерением подновить иконный образ и “напутствовать молодежь”; более того, в оригинале, не в журнале, подзаголовок книги – очень неожиданный: “Смешные истории о Гагарине”. Словом, Толкалин явно не из тех, кто превратил воспоминания о знаменитом однокласснике в бизнес. Более того, он даже готов издать мемуары бесплатно. Почему бы тогда ему просто не выложить их в Интернет, чтобы все могли прочесть? Украдут и станут приписывать его оригинальные истории себе. Но ведь эти мемуары написаны от “я”, он там полноправный персонаж? Все равно, в Интернете всё крадут. Резонное замечание.

Лев Николаевич позиционирует себя как литератора-любителя – и, надо сказать, эта скромность настолько же достойная, насколько неуместная: его “истории” – это не просто обрывочные воспоминания, как у большинства окологагаринских мемуаристов, а вполне четко организованные, вписанные в рамочную конструкцию, выстроенные на контрасте двух эпох – сегодняшней и тогдашней – рассказы. “Рамка” состоит в том, что рассказчик как бы осуществляет ревизию мест, где провел детство (“и вновь я посетил”), и предается воспоминаниям. У него прекрасно получается писать сценами, менять ритм, то есть это мемуары замечательные не только по фактуре и по тому, как воспроизведен антураж эпохи, но и “по литературе”.

Мы склонны крайне скептически воспринимать “россказни” про то, каким ангелом был юный Гагарин: как он всю дорогу в космос был старостой класса, разинув рот, слушал учителя физики, конструировал авиамодели с бензиновым моторчиком, а на школьных вечерах проникновенно читал отрывки из романа “Молодая гвардия”. Да, все это сейчас режет слух чрезвычайно – однако не стоит экстраполировать сегодняшние представления о жизни на людей 1940-х годов. У них был совсем другой опыт, радикально отличающийся от нынешнего.

В 1945 году в Гжатске открылось педагогическое училище, которое должно было готовить учителей; и тренировались они как раз на третьем – гагаринском – классе базовой четырехлетки. Завучем здесь была “Ираида Дмитриевна Троицкая, в те годы депутат Верховного Совета СССР. Необходимо признать, не во всех районных городах завучи были депутатами Верховного Совета” [11].

“Какое это было здание! Большие, частично застекленные окна, высоченные потолки, паркетные полы. Все это отдавало давней, вековой постройкой. Конечно, пол и потолки изрядно потерты и закопчены. Но в наших глазах это был настоящий дворец!” [10].

Н. В. Кондратьева, учительница Гагарина в 3-м классе, вспоминает [12], что “окна школы были наполовину заколочены досками”, а ученики были постоянно полуголодными; на большой перемене она “шла с фанеркой в учительскую, где на каждого ребенка выделялся 50-граммовый кусочек хлеба, посыпанный сахаром, а потом с этой фанеркой обходила всех ребят, и каждый брал свой кусочек”.

“Условия, в которых мы учили ребят, были очень плохими. Помещения-то были жилыми и совсем не приспособленными для учебы: комнатки небольшие, парт почти не было, за исключением тех, что остались после войны. Вместо них стояли длинные столы, окрашенные в черный цвет. Вместо стульев – скамейки. И вот за этими столами сидело по несколько человек. Бывало, вызываешь кого-нибудь к доске, а обходить-то было тесно – и они раз – под стол, пролезали там и выпрыгивали к доске… Как мне помнится, в классах учились порядка 25–30 человек. Многие из них пережили здесь оккупацию и поэтому переросли на год-два” [13].

При всем этом тотальном дефиците тепла, канцпринадлежностей и пространства здесь творились удивительные вещи. Учитель физики, отвоевавший всю войну штурманом на бомбардировщике, в 1947–1948 годах, увидев, что парни интересуются авиацией, умудрился притащить для них списанный самолет По-2, а когда пришло время объяснить феномен радиации и рассказывать, как устроена атомная бомба, – сыскать в разрушенном войной городке для лаборатории физики чуть ли не радиоактивное оборудование; неудивительно, что находились подростки, которые, вместо того чтобы думать, как заработать на карманные расходы, все свободное время проводили в таких кружках.

В школе было много харизматичных учителей-мужчин, учителя всерьез воспринимали свои обязанности и, странным образом, работали не за зарплату, а за идею; дети хорошо представляли, как выглядит меритократическая иерархическая пирамида в Советском Союзе, и, соответственно, всерьез интересовались учебными предметами и не считали их априори ненужной обязаловкой.

Правда ли, что Гагарин был активнее, чем среднестатистический школьник? “Правда; когда он видел, что какое-то новое дело начиналось – ему обязательно нужно было туда влезть. Или по учебе у него что-то не получалось – он второй или третий за четверть – он нажимал, нажимал, нажимал”. “Он рос, рос. Ему дают задачу – он выполняет”. На что он был ориентирован – на карьеру, на результат, на отъезд из Гжатска? Какие у него были мотивировки для того, чтобы учиться лучше других? “Никто из нас так далеко глубоко не заглядывал. Просто у каждого был свой статус-кво. Были троечники, которым было все по барабану, были четверочники, а этот все хотел быть лучше других, постоянно. Если хватал трояк – он страшно переживал” [5].

“Много выпало на долю детей и общественно полезного труда: разбирали разрушенные войной здания средней школы, библиотеки, бани. Собирали урожай в пригородных колхозах: дергали лен, копали лопатами картофель. Убирали свеклу, морковь, расстилали лен, а сами были всегда голодными, плохо одетыми, в плохой обуви. Юра – светловолосый, худенький, стройный мальчик, у него было продолговатое личико с серыми зоркими глазами. Этими широко открытыми, проницательными глазами он всегда смотрел в лицо человека, с которым разговаривал, – и его взгляд запоминался надолго. В школу он обыкновенно ходил в черных брюках, в белой, всегда чистой рубашке и аккуратно выглаженном пионерском галстуке. На